Как был придуман алфавит

Прошла целая неделя после истории с Чужеземцем, сломанным копьём и Таффиным нарисованным письмом, из-за которого вышло столько шума и неразберихи. И вот Таффимай Металлумай (но мы с тобой, моя радость, по-прежнему будем звать её Таффи) снова отправилась с папой на рыбалку. Мама хотела, чтобы Таффи осталась дома и помогла ей развесить шкуры на больших сушильных шестах рядом с Первобытной Пещерой, но Таффи рано утром улизнула к папе на реку; и вот они сидели и ловили карпов. Вдруг Таффи развеселилась и стала хихикать.

– Веди себя прилично, дочь моя, – сказал Тегумай.

– Ну папа, – воскликнула Таффи, – ты что, уже забыл, как юморительно это всё было? Помнишь, как раздувал щёки Большой вождь и какой смешной был наш милый Чужестранец с комьями грязи в волосах?

– Ещё бы мне не помнить! – ответил папа. – Кому, как не мне, пришлось отдать Чужестранцу две выделанные оленьи шкуры с бахромой – в уплату за все обиды, которые мы ему нанесли?

– Мы с тобой ему ничего не наносили, – возразила Таффи. – Это всё мама и другие Первобытные Дамы. И ещё грязь.

– Не хочу больше об этом говорить, – сказал папа. – Лучше давай поедим.

Таффи взяла мозговую кость и целых десять минут сидела тихо как мышка, а Тегумай что-то царапал акульим зубом на кусочках берёзовой коры. Потом Таффи сказала:

– Папочка, я тут всё думаю про один секретный сюрприз. Скажи, пожалуйста, какой-нибудь звук. Любой, какой захочешь.

– А! – сказал Тегумай. – Этого тебе хватит для начала?

– Угу, – ответила Таффи. – Ты был похож на карпа, который разинул рот. Сделай так ещё раз, ладно?

– А! А! А! – повторил папа. – Только не груби мне, дочь моя.

– Я вовсе не хотела тебя обидеть, честно-пречестно! – сказала Таффи. – Мне это надо для одной тайно-секретной внезапности. Скажи еще раз «а», папочка, и немножко так замри; и ещё одолжи мне свой акулий зуб. Я хочу нарисовать карпа с разинутым ртом.

– Зачем? – спросил Тегумай.

– Я ведь тебе уже сказала! – ответила Таффи, царапая по берёсте. – Это будет наш с тобой сюрпризный секрет. Я нарисую карпа с разинутым ртом на закопчённой стене в конце Пещеры – если мама разрешит, конечно, – а ты увидишь его и вспомнишь про это «а». И мы поиграем, что я вдруг так крикнула и выпрыгнула на тебя из темноты – как прошлой зимой на бобровом болоте, помнишь?

– Ну-ка, ну-ка, – сказал папа тем особым голосом, каким говорят взрослые, когда им и вправду интересно. – Рассказывай дальше.

– Нет, взаправдашний карп у меня не получается, – вздохнула Таффи. – Как обидно! Ладно, тогда нарисую только рот. Помнишь, как они закапываются в тину, головой вниз? Смотри, это у нас будет понарошечный карп; мы притворимся, что всё остальное тоже нарисовано. Вот его рот – это будет звук «а».

И вот что она нарисовала:  

– Недурно, недурно, – сказал Тегумай и перерисовал картинку на свой кусок берёзовой коры. – Только ты забыла усики, которые у него поперёк рта.

– Папа, ну я ведь не умею рисовать!

– А целого карпа рисовать и не надо – только открытый рот и усики поперёк. И мы будем знать, что это карп, ведь у окуня и форели усиков нет. Смотри, Таффи.

И он нарисовал вот это:

– Дай и я себе нарисую, – сказала Таффи. И вот что у неё получилось:

– Ты узнаешь, когда увидишь?

– Ещё как узнаю, – сказал папа. – И когда увижу, сразу так испугаюсь, будто ты сама выскочила из-за дерева и закричала: «А-а-а!»

– Теперь давай другой звук! – велела Таффи очень гордо.

– Ай! – воскликнул папа очень громко.

– Так-так, – подумала Таффи. – Это перемешанный звук. В начале у него «а» с карповым ртом, но что нам делать с его хвостом? Сначала «а», потом «й». «А-а-а-й»!

– Раз в нём уже есть карповый звук, давай нарисуем остального карпа и соединим их вместе, – сказал папа. Он тоже увлёкся и завлёкся этой новой игрой.

– Не надо. Если они будут вместе, я их точно перепутаю. Лучше пусть по отдельности. И нарисуй только хвост, потому что когда карп стоит на голове, сперва видишь его хвост, – сказала Таффи. – И вообще, хвосты легче всего рисовать.

– Правильная мысль, – сказал Тегумай. – Вот тебе хвост карпа для звука «й».

– Сейчас попробую, – сказала Таффи. – Только не забывай, что я не умею рисовать как ты. Можно, я нарисую как-нибудь попроще?

И вот что она нарисовала:

Папа кивнул, и глаза его зажигательно заблестели/загорелись и заблестелись.

– Ой, как здорово! – сказала Таффи. – Тогда, папочка, выговори мне ещё какой-нибудь звук.

– O! – громко сказал Тегумай.

– Ну, это просто, – сказала Таффи. – У тебя рот делается круглым – как яйцо или камень-голыш. Так что для этого звука мы можем просто взять яйцо или круглый камень.

– Думаешь, у тебя всегда будет под рукой яйцо или камень? Лучше нарисовать круг или что-нибудь круглое, – вот такое, например.

И вот что он нарисовал:

– Мамочки мои! – сказала Таффи. – Представляешь, у нас уже целая куча звуковых рисунков: карпов рот, карпов хвост и яйцо! Слушай, папа, а скажи ещё какой-нибудь звук.

– Тс-с-с… – сказал Тегумай и нахмурился, но Таффи так увлеклась и завлеклась, что ничего не замечала.

– Ну, это просто, – сказала она, царапая по коре.

– Что «просто»? – удивился папа. – Я сказал: тс-с-с, не мешай, я задумался. Когда я думаю, я не люблю, чтобы мне мешали.

– Всё равно это был звук. Это шипела змея, которой мешают думать. Давай нарисуем для этого «с-с-с» змеиную голову. Вот так пойдёт?

И вот что у неё получилось:

– Это будет другой наш сюрпризный секрет, – сказала она. – Если ты нарисуешь шипучую змею у входа в рабочую пещеру, где ты чинишь копья, то я буду знать, что ты там сидишь и думаешь, и прокрадусь к тебе тихо, как мышка. А если ты нарисуешь его на дереве у реки, когда будешь ловить рыбу, я буду красться, как самая-пресамая тихая мышка, так что даже травинка не шелохнётся.

– Это просто здорово, – сказал Тегумай. – Ты даже не догадываешься, какую важную игру придумала. Мне кажется, дорогая моя Таффи, что дочь твоего отца изобрела лучшую в мире вещь! Самую лучшую с тех времён, как тегумайское племя придумало заменить кремнёвые наконечники для копий акульими зубами! По-моему, мы разгадали самый большой в мире секрет.

– Какой? – спросила Таффи, и глаза её тоже заблестели от увлечённости и завлечённности.

– Сейчас я тебе покажу, – сказал папа. – Как по-тегумайски «вода»?

– «Йа», конечно; и еще это будет река: вот, например, «Вага-йа» – река Вагай.

– А плохая вода, от которой бывает лихорадка, – болотная, затхлая вода, – как она называется?

– «Йо», конечно.

– А теперь смотри, – сказал папа. – Допустим, ты шла мимо запруды на бобровом болоте и увидела на берегу вот это.

И вот он что нарисовал:

– Рыбий хвост и круглое яйцо; два звука вместе… Это значит «йо», плохая вода, – сказала Таффи. – Конечно, я не стану её пить, раз ты сказал, что она плохая.

– Но ведь меня не было возле пруда! Я был где-то далеко, охотился где-нибудь, и всё равно…

– И всё равно ты как будто сам сказал мне: «Таффи, уходи скорей отсюда, а то заболеешь!» И все эти слова прячутся в рыбьем хвосте и в круглом яйце! О папочка, давай скорей побежим и расскажем маме! – закричала Таффи и запрыгала вокруг отца.

– Погоди, – сказал Тегумай. – Давай ещё чуть-чуть подумаем. «Йо» – это плохая вода, а «со» – это еда, которую готовят на огне, верно?

И он нарисовал вот это:

– Да. Змея и яйцо, – сказала Таффи. – Это значит, что обед готов. Если нацарапать их на дереве, ты поймёшь, что пора возвращаться в Пещеру. И я тоже пойму.

– О Священный Бобёр! – воскликнул Тегумай. – Вот это здорово! Только погоди минутку. Смотри, что получается. «Со» значит «пора обедать», а «шо» – это шесты, на которых сушат шкуры. А звучат они очень похоже.

– Ох уж эти шесты! – прошипела Таффи. – Ненавижу развешивать мокрые шкуры на этих паршивых сушильных шестах. А что если ты нарисуешь змею и яйцо, и я решу, что пора обедать, и приду из леса, а окажется, что маме нужно помочь развешивать шкуры на шестах, – что тогда будет?

– Что тогда? Тогда вы с мамой будете развешивать шкуры и дуться друг на друга. Нет, для «шо» нужна другая картинка. Давай нарисуем пятнистую змею, которая шипит «ш-ш-ш», а змея без пятен пусть шипит просто «с-с-с».

– А если пятна не поместятся? – сказала Таффи. – А вдруг ты будешь куда-то спешить, и забудешь про пятна, и я подумаю, что это съедобное «со», а оно окажется сушильным «шо», и мама всё-таки заставит меня развешивать шкуры. Нет! Лучше нарисуем сами шесты, чтоб ничего не напутать. Я их воткну перед круглым яйцом. Смотри!

И вот что она нарисовала:

– Да, так будет верней. И очень похоже на наши сушильные шесты, – рассмеялся Тегумай. – А теперь я скажу другое слово, и в нём тоже есть звук сушильных шестов: «ши». По-тегумайски это «острога» или «копьё». – И он расхохотался, вспомнив о Таффином рисунке.

– Папа, перестань надо мной смеяться, – сказала Таффи, которая тоже вспомнила о своём письме и о комьях грязи в волосах Чужестранца. – Нарисуй лучше сам.

– На этот раз обойдёмся без бобров и без холмов, – сказал папа.– Я просто проведу линию, и это будет острога.

– Раз у нас три шеста, пусть будет и три остроги, – решила Таффи.

И Тегумай нарисовал вот это:

– Теперь даже мама не подумает, что меня проткнули копьём.

– Папа, ну хватит дразниться! Мне от этого как-то неприютно.Скажи лучше другие звуки. Смотри, сколько мы уже напридумывали!

– Ну… тогда… – Тегумай посмотрел вверх. – Тогда давай скажем «шу». Это значит «небо».

Таффи нарисовала сушильные шесты и задумалась.

– Ещё ведь нужен рисунок для того звука, который на конце, да?

– Шу-шу-у-у! – проговорил папа. – Похоже на звук круглого яйца, только потоньше.

– Тогда давай нарисуем яйцо поменьше и решим, что это лягушка, которая сто лет ничего не ела.

– Ой, нет, – сказал папа. – Если будешь рисовать торопливо, то потом можно запросто спутать одно яйцо с другим. Шу-шшу-у-у... Придумал! Мы проделаем дырочку на верхушке круглого яйца: это будет значить, что звук «о-о-о» вытекает оттуда тоненькой струйкой и превращается в «у-у-у». И приставим снизу лягушачью лапку, чтобы уж точно не спутать. Вот, смотри.

И вот он что нарисовал:

– Ой, как красиво! Куда как лучше худой лягушки! Давай рисовать дальше, – сказала Таффи, усердно царапая акульим зубом по своему куску берёсты.

И Тегумай дрожащей от нетерпения рукой стал рисовать дальше, пока у него не получилось вот что:

– Таффи, давай ты не будешь смотреть на небо и попробуешь разгадать, что это значит по-тегумайски, – сказал он. – Если у тебя получится, тогда мы точно разгадали самый главный в мире секрет.

– Шесты… пробитое яйцо… карпов хвост и карпов рот, – сказала Таффи. – Шу… йа. Небо и вода… вода с неба! Дождь! – И тут ей на руку упала капля, потому что погода начинала портиться. – Ой, папа, начинается дождь. Ты это загадал?

– Да, именно это! – ответил папа. – И заметь, я даже рта не раскрыл!

– Наверное, я и так бы сразу поняла, но когда на меня капнул дождь, тут я уж точно поняла. Теперь никогда не забуду: «шу-йа» – значит, пошёл или скоро пойдёт дождь. Слушай, папочка! – Таффи вскочила и заплясала вокруг Тегумая. – Представь себе, что ты ушел раньше, чем я проснулась, и нарисовал «шу-йа» на нашей закопчённой стене, и я поняла, что собирается дождь, и заранее надела свою бобровую накидку. Представляешь, как удивится мама?

Тегумай вскочил и тоже пустился в пляс. (В те времена папы не стеснялись танцевать, когда им этого хотелось.)

– Но и это не всё! – выкрикнул он. – Нет, не всё! Вот, например, я хотел тебе сказать, что сильного дождя не будет и я жду тебя у реки, – что тогда нужно нарисовать? Скажи сперва по-тегумайски.

– Шу-йа лас, йа мару. «Вода с неба кончилась. Иди к реке». Ой, как много новых звуков! Даже не знаю, как мы их придумаем.

– Придумаем, придумаем! – воскликнул Тегумай. – Постарайся ещё немножко, Таффи, и на сегодня закончим. Шу-йа мы уже умеем писать, верно? Но этот лас – крепкий орешек. Ла-ла-ла, – пробормотал он, размахивая рисовальным акульим зубом.

– Шипящая змея в конце, а перед ней карпов рот: ас. Осталось только ла-ла-ла, – сказала Таффи.

– Ну да: нам нужно придумать это ла-ла-ла. Ведь мы самые первые на Земле его придумываем, понимаешь?!

– Ладно, – зевнула Таффи (она уже порядком устала). – Лас – это когда что-то кончилось или поломалось?

– Конечно, – сказал Тегумай. – Например, то-лас – значит, в бадье для воды опять пусто, и мама не может готовить обед, а я как раз собрался идти на охоту!

– А ши-лас значит, что у тебя сломалось копьё. Как жалко, что я этого не знала, когда рисовала Чужестранцу этих дурацких бобров!

– Ла! Ла! Ла! – повторял Тегумай, хмурясь и вертя в руках акулий зуб. – Вот ведь напасть какая!

– Шу я нарисую легко и просто, – сказала Таффи. – А потом нарисую твоё копьё, совсем переломанное – вот так!

– То, что надо, – одобрил Тегумай. – Вылитое ла. И больше ни на что не похоже.

И вот что он нарисовал:

– Теперь насчёт йа. А, мы ведь его уже придумали. Тогда займёмся этим мару. Ма-мма-мамм, – как мама, когда она вечером велит тебе закрыть рот и отправляться спать. Давай-ка нарисуем закрытый рот – вот так.

И он нарисовал вот что:

– Потом карп с открытым ртом… и вот у нас ма-ма-ма! Но что делать с этим р-р-р-р-р, Таффи?

– Он такой же грубый и острый, как пила из акульих зубов, которой ты пилил доску для лодки, – сказала Таффи.

– Ты хочешь сказать, сплошные острые зубья? Вот такие? – спросил Тегумай.

И он нарисовал вот это:

– Точно, – сказала Таффи. – Но столько зубов нам не надо: оставь только парочку.

– Я вообще оставлю один, – сказал Тегумай. – Если наша с тобой игра станет интересной для всех (а я в этом почти уверен), то надо сделать эти картинки совсем простыми.

И вот как он нарисовал:

– Вот теперь всё готово, – сказал Тегумай и запрыгал от радости на одной ноге. – Теперь я смогу нанизать их на бечёвку, как рыбу на кукан.

– Может, вставить между словами какие-нибудь маленькие палочки, как между карпами на бечёвке, – чтоб они не толкались и не сбивались в кучу?

– Лучше я оставлю между ними просветы, – сказал папа. И он очень быстро и вовлечённо изобразил это всё на новой полоске берёзовой коры.                           

– Шу-йа лас, йа мару, – прочитала Таффи один звук за другим.

– Всё, на сегодня хватит, – сказал Тегумай. – И вообще, ты уже устала, Таффи.  Ничего, моя милая, завтра мы всё закончим. И когда самые большие деревья, которые ты видела, пойдут на дрова и сгорят в очагах, и ещё через долгие-долгие годы, – даже тогда люди будут помнить о нас.

Они вернулись домой, и весь вечер Тегумай просидел с одной стороны от очага, а Таффи с другой, и они рисовали на закопчённой стене всякие «йа» и «йо», «шу» и «ши», и переглядывались и пересмеивались, пока мама не сказала:

– Право же, мой Тегумай, ты ещё хуже, чем Таффи.

– Мамочка, не сердись, пожалуйста, – сказала Таффи. – Просто у нас есть один секретный сюрприз, и мы тебе сразу всё расскажем, когда он будет готов; но только не расспрашивай меня сейчас, а то я не удержусь и всё тебе разболтаю.

И её мудрая мама не стала ни о чём расспрашивать; назавтра Тегумай ранним и погожим утром отправился на реку, чтобы подумать о новых звуковых рисунках, и когда Таффи проснулась, она увидела начерченное мелом «йа-лас» на боку большой каменной бадьи рядом с их Пещерой (и это значило, что вода в ней кончилась или скоро кончится).

«Ой-ой-ой, – подумала Таффи. – От этих звуковых рисунков полно забот! Всё равно как если бы папа сам подошёл ко мне и велел натаскать маме воды для обеда».

Она взяла берестяное ведёрко, пошла к роднику за Пещерой и наносила воды в бадью, а потом побежала к реке и дёрнула папу за левое ухо – за то, за которое имела право дёргать, когда хорошо себя вела.

– А теперь давай рисовать дальше, и мы придумаем все звуковые значки, которые ещё остались, – сказал папа, и весь этот завлекательный день они рисовали без остановки, – только разве что один разок вкусно поели и пару раз буйно поиграли. Они дошли до звука «Т», и Таффи сказала, что если с него начинаются и папочка с мамочкой, и она сама, то надо придумать что-то вроде семейного портрета, где все держатся за руки. Сначала картинки получались красивые и подробные, но после шести-семи раз у них стало выходить всё проще и проще, пока, наконец, на рисунке не остался один Тегумай, высокий и худой, который протягивал руки Таффи и маме. Сейчас ты поймёшь, как это получилось:

Остальные картинки тоже поначалу были слишком красивыми (особенно до обеда), но Таффи с папой снова и снова рисовали их на берёзовой коре, и они становились всё проще и понятней, пока даже Тегумай не мог найти в них изъяна. Для звука «з» они повернули пасть шипящей змеи в другую сторону и пририсовали ей жало, чтобы показать, как злобно и неправильно она шипит;  
а для «е», которая часто появлялась на картинках, они придумали вот такой простой завиток:

и они нарисовали Священного Бобра тегумайского племени для звука «б»;

а для звука «ф», от которого раздуваются щёки, когда повторяешь его снова и снова, у них получилось вот что:
; а для хищного звука «х» они нарисовали две пасти больших речных щук, разинутые в разные стороны;
а для жужжального звука «ж» – большую жужелицу;
а волнистый звук «в» получился немножко похож на извилистую, петляющую реку Вагай;

они рисовали и рисовали, пока не придумали все звуки-рисунки, какие хотели, и у них получился весь алфавит, от начала до конца.

Ушли в прошлое тёмные века и светлые века, ушли иероглифы классические и иероглифы демотические, письмена ионические и письмена дорические, и рунические, и крип-тографические, и куфические, и всякие иные закорюческие и закавыческие (ведь все Негусы, Набобы и Наибы, и все

Хранители Старины никогда не оставят в покое хорошую вещь, которая попала им в руки), и наконец, старый добрый алфавит, простой и понятный — A Бэ Вэ Гэ Дэ и все остальные буквы, — вернулся к своему прежнему виду, чтобы наши Са-мые Любимые его учили, когда подрастут немного.

Но я помню Тегумая Бопсулая, и его дочку Таффамай Металлумай, и их милую маму Тешумай Тевиндро, и те давно прошедшие годы. И всё это было, – да, так оно и было! – на берегах полноводной реки Вагай.