Золотой гвоздь

Хранители сказок | Сказки Пермяка Евгения Андреевича

 Без отца Тиша рос, в бедности. Ни кола, ни двора, ни курицы. Только клин отцовской земли остался. По людям Тиша с матерью ходили. Маялись. И ниоткуда ни на какое счастье надежды у них не было. Совсем мать с сыном руки опустили:

 — Что делать? Как быть? Куда голову приклонить?

 В четыре ручья слезы текут, в два голоса голосят. И есть отчего. Только вытье да нытье никогда делу не помогали. Так им и сказала одна старушоночка и присоветовала к кузнецу Захару сходить.

 — Он, — говорит, — все может. Даже счастье кует.

 Как услыхала это мать, к кузнецу кинулась:

 — Захар, ты, сказывают, можешь моему злосчастному сыну счастье выковать.

 А кузнец ей:

 — Что ты, вдова! Человек сам своему счастью кузнец. Посылай сына в кузницу. Может быть, и скует.

 Пришел Тиша в кузницу. Потолковал с ним кузнец и говорит:

 — Твое счастье, парень, в золотом гвозде. Золотой гвоздь скуешь, и он сам тебе счастье принесет. Ты только подсобляй ему.

 — Дяденька Захар, да я же отродясь не ковывал!

 — И я, — говорит кузнец, — не кузнецом родился. Раздувай горн.

 Стал кузнец показывать, как горн раздувать, как мехи качать, как уголья подсыпать, как железо огнем мягчить, как клещами поковку брать. Не сразу у Тихона дело пошло. И руки ломит, и ноги болят. Спина вечером не разгибается. А кузнец за отца ему полюбился. Да и Тиша кузнецу по руке пришелся. Не было у кузнеца сына, только дочь. Да и та такая бездельница — лучше не вспоминать. Откуда ей без матери рукодельницей быть? Ну, да не о ней пока речь.

 Пришло время, Тиша за молотобойца стал.

 Взял как-то кузнец старый шкворень и говорит:

 — Теперь давай из него золотой счастливый гвоздь ковать.

 Ковал Тиша этот гвоздь неделю, другую, и с каждым днем гвоздь краше становился. На третью неделю кузнец говорит:

 — Не перековать бы, Тихон! Счастье меру любит.

 Не понял Тиша, к чему такие слова кузнец говорит. Не до них ему было. Очень ему гвоздь полюбился. Глаз с него не сводит. Одно горько — угас золотой гвоздь. Остыл. Потемнел.

 — Не горюй, Тиша, позолотеет, — говорит кузнец.

 — А когда он позолотеет, дяденька Захар?

 — Тогда позолотеет, когда ты ему дашь все, что он просит.

 — Ничего он, дяденька кузнец, не просит.

 — А ты, Тиша, подумай. Неужели гвоздь для того выкован, чтобы без дела валяться?

 — Это да, дяденька Захар. Гвоздь куда-нибудь вбить надо. Только во что, дяденька Захар, его вбить? У нас ни кола, ни двора, ни ворот, ни тына.

 Кузнец думал-думал, тер-тер лоб да и сказал:

 — А ты вбей его в столб.

 — А столб где взять?

 — В лесу выруби да в землю вкопай.

 — А я ведь сроду не рубливал, и топора у меня нет.

 — Так ведь ты и не ковывал сроду, а вон какой гвоздь сковал. И топор скуешь. И дерево им вырубишь.

 Опять засопел-задышал кузнечный мех, искры полетели. Не сразу, не с маху, а через три дня выковал парень топор — и в лес. Облюбовал Тиша сосенку и ну рубить. Не успел бедняга и кору пересечь, как схватил его лесник:

 — Ты зачем, вор-разбойник, лес рубишь?

 Тиша на это по-хорошему ответил, кто он, и откуда, и для чего ему нужен сосновый столб.

 Лесник видит, что перед ним не вор, не разбойник, а вдовий сын, кузнеца Захара выученик.

 — Вот что, — говорит, — коли тебя кузнец научил, как золотой гвоздь сковать, и я тебе помогу. Иди в лес, делянку выруби, за работу столб получишь.

 Делать нечего, пошел Тиша в лес. День рубил, два рубил, на третий день делянку вырубил. Столб получил, на отцовскую землю его снес. А земля бурьяном, полынью, репейником заросла. Некому работать на ней было. Притащил Тиша столб, а вкопать его нечем.

 — Да зачем тебе о лопате горевать! — говорит ему мать. — Гвоздь сковал, топор сковал — неужели лопату не загнешь?

 Дня не прошло, смастерил Тиша лопату. Глубоко вкопал столб, счастливый гвоздь вбивать начал. Невелик труд гвоздь вбить. Когда свой топор, а у топора такой обух, что плясать на нем можно. Вбил гвоздь Тиша и ждет, когда он золотеть начнет. День ждет, два ждет, а гвоздь не только не золотеет, а буреть начинает.

 — Мамонька, глянь-ка, его ржа ест. Видно, он чего-то еще просит. Надо к кузнецу сбегать.

 Прибежал к кузнецу, все как есть рассказал, а тот на это и говорит:

 — Не может быть гвоздь без дела вбит. Всякий гвоздь свою службу нести должен.

 — А какую, дяденька Захар?

 — Сходи к людям и погляди, как им гвозди служат.

 Пошел Тиша по селу. Видит — одними гвоздями тес пришивают, другими, самыми тоненькими, дрань на крышах прихватывают, на третьи, на самые большие, сбрую, хомуты вешают.

 — Не иначе, мамонька, на наш гвоздь хомут надо повесить. Не то ржа все мое счастье съест.

 Сказал так Тиша и отправился к шорнику.

 — Шорник, как хомут заработать?

 — Это плевое дело. Поработай у меня до сенокоса, а от сенокоса до снега. Вот тебе хомут и сбруя будет.

 — Ладно, — говорит Тихон и остался у шорника.

 А шорник тоже из Кузнецовой породы был. Утруждать Тишу не утруждал, но и без дела сидеть не давал. То колодки для хомутов велит пристрогать, то дровец наколоть, то десятину пропахать. Не все сразу получалось. Трудновато бывало, а от хомута отступиться боязно. Не может быть гвоздь без дела вбит. Пришло время — пришел расчет. Получил Тихон самый лучший хомут и полную сбрую. Принес это все и повесил на гвоздь.

 — Золотей, мой гвоздь! Все для тебя сделал.

 А гвоздь, как живой, нахмурился из-под шляпки, молчит и не золотеет.

 Тиша опять к кузнецу, а кузнец опять свое:

 — Не может хороший хомут со сбруей зря на гвозде висеть. Для чего-то висит хомут.

 — А для чего?

 — У людей попытай.

 Не стал больше Тиша у людей пытать, задумался. Крепко задумался о коне. Думал, думал да и надумал.

 Рубить он теперь мог, шорничать тоже умел, ну, а уж про кузнечное дело и говорить нечего. «Золотого гвоздя, — решил про себя Тихон, — не скую, а подручным стоять не оробею».

 Простился с матерью и пошел коня зарабатывать.

 Году не прошло — прискакал Тихон на своем коне в родное село.

 Народ не налюбуется:

 — Ах, какой конь! И откуда ему такое счастье?

 А Тиша мало на кого глядит, к столбу подворачивает.

 — Ну, гвоздь, теперь у тебя — хомут, у хомута — конь. Золотей!

 А гвоздь как был, так и есть. Тут Тихон хоть и тихим был, а накинулся на гвоздь:

 — Ты что, ржавая твоя шляпка, надо мной издеваешься!

 А на ту пору у столба кузнец случился:

 — Ну что тебе, Тихон, бессловесный гвоздь сказать может? Не золотеет — значит, еще чего-то просит.

 — А чего?

 — Мыслимое ли дело, чтобы столб, гвоздь, хомут да конь под дождем мокли!

 Стал Тиша столб крышей покрывать. Покрыл, а гвоздь не золотеет. «Видно, мало ему одной крыши», — решил про себя Тиша и принялся стены рубить. Теперь-то уж он все мог.

 Долго ли, коротко ли рубил Тиша стены, а гвоздь как был, так и есть.

 — Да позолотеешь ли ты когда-нибудь? — крикнул в сердцах Тихон.

 — Позолотею. Обязательно позолотею.

 У Тихона глаза на лоб полезли. До сей поры гвоздь молчал, а тут на — заговорил! Видно, в самом деле не простой он сковал гвоздь. А то, что кузнец в это время на крыше лежал, Тихону невдомек. Молод еще был, не научился еще сказки, как орехи, раскусывать да ядра из них выбирать. Со скорлупой глотал.

 — Чего же тебе еще, гвоздь, надобно?

 На это вместо гвоздя конь Тише ответ проржал:

 — И-и-хи-хи… Как мне жить без сохи!.. И-и-и…

 — Да ты, Буланко, не ржи так жалобно. Если уж я тебя заработал, так соха будет. Сам лемех скую и оглобельки вытешу.

 Сковал, вытесал, поперечины наладил, а на гвоздь не идет смотреть. Не до того как-то стало.

 Другое в голову вошло.

 Коли гвоздь хомут попросил, хомут — коня, конь — соху, надо думать, соха пашню запросит.

 Запряг Тихон коня в соху. Конь ржет, соха пласт режет, пахарь песенки попевает. Народ в поле высыпал, на Тишу глядит. Матери девок-невест вперед себя выпихивают. Авось какая приглянется. И Кузнецова дочка тут же, на пашне. Так и ходит за ним, как галка по борозде. Нечесаная, немытая.

 — Тишенька, возьми меня замуж! Помогать тебе стану.

 Тихон даже шарахнулся от этих слов. Соха в сторону вильнула. Конь не по-хорошему озираться начал, Кузнецова страшилища пугается…

 — В своем ли ты уме, пугало? — говорит ей Тихон. — Кому ты такая нужна! Разве на огород — ворон пугать. Так у меня еще и огорода нет.

 А она:

 — Я тебе посажу огород, а сама потом пугалом стану, только бы видеть тебя, Тишенька…

 Несуразными показались ему такие слова, а к сердцу припали: «Ишь ты, как любит! Пугалом соглашается быть, лишь бы видеть меня».

 Ничего не ответил он Кузнецовой дочери — к кузнецу пошел.

 А кузнец его давно поджидал:

 — Тихон, чего я тебе сказать хочу: твой счастливый гвоздь завистники вытащить хотят да в свою стену вбить.

 — Это как же, дяденька Захар? Что делать теперь? Не иначе, что караулить надо.

 — Так, милый сын, так, — поддакивает кузнец. — Только караулить как? Дождь осенью. Снег зимой. Избу ставить надо.

 А Тихон ему:

 — Я только подумал, а ты уже сказал. Пойду избу рубить. Топор у меня есть, силы хоть отбавляй. Никакого дела не боюсь.

 Опять высыпал народ. Опять невесты гуртом. А он рубит — только земля вздрагивает да солнышко смеется. И светлому месяцу было на что поглядеть-порадоваться, Тихон и ночи прихватывал.

 Пришла осень. Сжала вдова хлеб. Тихон обмолотил его, а конь на базар свез. Утварь всякую в новый дом приволокли. А гвоздь не золотеет. И на душе невесело.

 — А отчего-почему, милый сын, на душе невесело?

 — Один я, мамонька, вперед других выскочил. Дружков опередил, товарищей оставил. Себе гвоздь вбил, от них счастье скрыл.

 — Да ты что, Тиша? Всякий сам своему счастью кузнец. Так ведь тебя Захар учил?

 — Так-то оно так, — ответил сын. — Только дяденька Захар и про то говорил, что на миру и смерть красна, а в одиночку и счастье плесневеет. Мне все помогали: и кузнец, и шорник, и лесник. А я кому?

 Сказал так Тихон и пошел к дружкам-товарищам. Кому верное слово скажет, кому добрый совет даст, а кому и своими руками подсобит. Вдове крышу покрыл. Старику сани справил. Лентяя усовестил. Юнцов к делу приставил.

 Зазолотел гвоздь! Со шляпки начал — до середины дошел. Счастье весельем в новый дом заглянуло, дружбой людской зацвело. Не нахвалится народ на Тихона. До того дело дошло — его, неженатика, по батюшке величать начали, на миру выкликать. А гвоздь день ото дня пуще горит.

 — Теперь, — говорит кузнец, — только жениться — не ошибиться. Без огня в избе светло будет.

 — А какую-чью ты ему дочь присоветуешь, чтобы ошибки не было?

 — Ровню.

 — А кто ровня?

 — Моя Дунька, — говорит кузнец.

 — Ах ты, чумазый мошенник! — взъелась вдова. — Эта кикимора — ему ровня? Немытая, нечесаная, к делу не приученная? Она ему ровня? Ему, маковому цвету, золотым рукам, богатырским плечам, налитому телу? Да разве это дело? Слыхано ли, чтобы орел галку замуж брал?

 — А кто, вдова, его орлом сделал?

 — Как кто? Гвоздь!

 — А кто гвоздь ему подсобил сковать?.. Кто?

 Тут вдова вспомнила все, и совесть в ней заговорила. Совесть говорит, и любовь материнская свой голос подает. Жалко ей на этакой неумехе сына женить.

 Жалость в левое ухо нашептывает вдове: «Не губи сына, не губи». А совесть в правое ухо свое твердит: «Без матери Кузнецова дочь росла, неряхой-непряхой выросла. Он твоего сына пожалел, как тебе его дочь не приголубить!»

 — Вот что, кузнец, — говорит вдова. — С первым снегом Тиша на заработки повезет дружков-товарищей, которым он не два, не три десятка золотых гвоздей вбил. Пусть тогда твоя Дуня ко мне приходит. Да скажи, чтобы она мне ни в чем не перечила.

 Выпал первый снег. Повез Тихон дружков-товарищей на заработки — гвозди золотить. Явилась Дунька ко вдове.

 — Слыхала я, Дуняша, будто тебе охота моему сыну приглянуться.

 — Уж так охота, тетенька, так охота! — заливается черномазая Дуня слезами и грязь по лицу размазывает. — Себя бы наизнанку вывернула, только бы он с глаз долой не прогонял.

 — Ну, коли так, будем стараться. Я ведь, Дунюшка, как и твой отец, колдую, когда придется.

 Сказала так вдова и подала Дуне веретешко:

 — Неказистое оно, Дуня, а силу большую в себе прячет. Дед мой как-то бабу-ягу в лесу поймал, порешить хотел. А она от него этим веретешечком откупилась. Сильное веретено.

 — А в чем его сила, тетенька? — спрашивает Дуня и на веретешечко косится.

 Вдова на это и отвечает ей:

 — Если этим веретешечком спрясть нитку тонкую да долгую, то кого хочешь этой ниткой к себе привязать можно.

 Тут Дуня повеселела — и хвать веретено:

 — Давай, тетенька, я прясть буду.

 — Что ты! Разве такими руками немытыми да с такими волосьями нечесаными можно пряжу начинать? Беги домой, умойся, оденься, в баньке выпарься, тогда и прясть будешь.

 Сбегала Дуня домой, умылась, оделась, выпарилась — и красавицей пришла к вдове.

 Вдова чуть с лавки не упала — и ну обнимать да целовать Дуню:

 — Скажи на милость, какая ты! Давай прясть.

 Села Дуня прясть, а веретешечко не вертится, нитка не крутится, куделя бугром-комом тянется, а слезы как жемчуга катятся.

 — Ничего, ничего, Дунюшка. Так ли мой Тиша ковать учился, так ли лес рубил, так ли хомут зарабатывал… Пряди!

 День прядет, два прядет. На третий день нитка получаться стала.

 — Гляди, тетенька. Теперь привяжу.

 А вдова посмотрела на гвоздь, ухмыльнулась чему-то да и говорит:

 — Такой ниткой не привяжешь. Из такой нитки только мешковину ткать. Доходи до дела.

 — А когда я, тетенька, до дела дойду?

 — А тогда дойдешь, как веретешечко золотеть начнет.

 Принялась Дуня опять за работу. Моток за мотком прядет, а веретешечко как было, так и есть. За окном уж морозы трещат, метели метут, а веретешко не золотеет.

 Испряла Дуня всю куделю и залилась слезами.

 Вдова к ней:

 — Не горюй, милая дочь. Веретешечко-то, видно, не лучше гвоздя. Мало, значит, ему одних ниток. Холста требует. Давай ткать.

 — Что ты, тетенька! Нитки изоткем, чем тогда я Тишу к себе привяжу.

 А вдова ей в ответ:

 — Нитка в мотке — нитка, а в холсте — сила.

 К весне Дуня изоткала все нитки. Много холста получилось. Только не знает Дуня, как с холстом быть.

 — Рубаху, Дунюшка, надо из холста сшить. Как наденет рубаху, так и твой.

 Принялась Дуня за новое ремесло. Где вдова ей подскажет, где сама догадается.

 На славу рубаха сшилась, только глаз остановить не на чем: холст и холст. Не стала тут Дуня совет с вдовой держать — сама придумала, как рубаху изукрасить. Накупила шелку-бисеру, серебра-золота — и ну рубаху расшивать-вышивать. Не руки, не разум, а сама любовь по рукавам, по вороту жаркий узор выводила. Маком цветет он. Золотом светит. Серебром отсвечивает. Бисером горит.

 Глянула вдова на рубаху и чуть языка не лишилась. Глаза ломит узор, сердце щемит.

 «Непременно веретешко позолотеть должно!»

 Схватила она веретешко да тайно к кузнецу прибежала:

 — Сказывай, разлюбезный мой сват, черномазый ты мой мошенник, чем гвоздь золотил?

 — А тебе зачем?

 — Веретешко позолотить надо.

 — Аль и моя до дела дошла?

 — Да приди погляди, какой узор она вышила. Царевича ослепить можно.

 Кузнец открыл сундук, вынул снадобье и давай золотить веретено.

 — Да ты не жалей позолоты, хитрец. От конца до конца золоти. Стоит она того, — говорит вдова и кузнеца торопит: охота скорее Дуню порадовать.

 Позолотили веретешко и оба, как молоденькие, вприпрыжку да вскачь рубаху глядеть побежали.

 Прибежали ко вдовьему дому, глядят, ворота полые, во дворе Тишин конь стоит. Вошли в избу, а в избе Тихон в новой рубахе красуется и с Дуни глаз не сводит. Тут вытянул кузнец из стены золотой гвоздь, вынула из рукава вдова золотое веретено, да и обручили ими жениха с невестой.

 Народищу, дружков-товарищей — полон двор. Все сбежались. Всем любо Тихоново счастье видеть… Потому что он никого золотыми гвоздями не обошел и Кузнецову хитрую позолоту трудовой правдой повернул. Для всех. Для каждого. Ни от кого не скрыл. Приходи и бери! Вбивай свой золотой гвоздь, если руки есть…

Хранители сказок | Сказки Е Пермяка